|   | ||
  |
Отчего-то все время бубню ахматовское “Сжала руки под темной вуалью…”. Кстати, почему под вуалью? Наши отношения изменились, ты стал писать мне фиолетовыми чернилами. Фиолетовый – цвет надежды чернильницы на лучшую жизнь и новые чернила. Поцелуй свою чернильницу в нос от моего имени, она чудная, но смотри не испачкайся. Ты знаешь, у меня никогда не было ножа для писем, я вгрызаюсь в них, как зверь. Несколько секунд - и у письма перерезано горло. Впрочем, где у него горло? Это скорее трепанация. Да, кстати, я утром написала стих о мастопатии (видно, поначитавшись несколько дней назад медицинской энциклопедии). И вот бездыханная туша письма заброшена в дальний угол стола, а я наслаждаюсь сердцем и печенью. Ты пишешь:”Привет карандашик.” Интересно, а я мягкий или твердо–мягкий? М или ТМ? Я – ТС (твердо-синий). Бегом на последние строки, все остальное после. “Копенгаген похож на ту открытку с желтыми яблоками, помнишь?” Я помню. Так много разных яблок прокатывается через нашу жизнь. Всех не упомнишь, а эти распрекрасно помню. Казалось, стукнешь по нему карандашом, и звук еще долго будет блуждать под кожурой. Хм… карандашом? Похоже письмо укусило себя за хвост. Теперь его можно читать в любую сторону с любого места “Без твоих писем не нахожу себе места. Места здесь, кстати…” “Здесь не города, а городки. Городки – это такая игра, в которой деревянные конструкции трутся боками о себе подобных.” У меня появилось новое “любимое место для прогулок”, там у чаек глаза, как у казанской богоматери, а из песка можно варить гречневую кашу. Да, вот еще, послушай, я купила себе новую шляпу. Тебе будет чем ловить желтых бабочек, возвращайся.
|
  |
|