Олег РАЗУМОВСКИЙ

ВЕРМУТСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

ТРУП. Труп выпал из окна второго этажа, выходившего на оживленную, по случаю только что открывшегося винного магазина, улицу. Лежал он ничком, и лица не видно было. Никто, впрочем, его не рассматривал и особого внимания не обращал, принимая за пьяного. Упал-то он возле самого магазина. А поднимать его тоже никто не собирался, потому что ничей он не товарищ и никто с ним не бухал. Вот приедет уборочная из вытрезвителя, пускай они и убирают.

Меня этот труп тоже как-то не заинтересовал, потому что день у меня был жаркий и запойный.

Странно, однако, что никто не видел, как он падал. Но и то правда, что некому и глядеть было, так как все спешили поскорей взять свои пузыри и опохмелиться срочно, чтоб самим, не дай Бог, трупами не стать.

Я, как и прочие, чуть жив с похмелья, а тут еще эта жарища. Смешнее всего, что даже Стаса, того самого друга трупова, с которым он пару дней назад распил банку спирта, совсем не интересовал этот труп.

Вы представляете, конечно, очередь в винный отдел. Духотища, вонища, и все чуть живые, колотятся, вот-вот рухнут. Все лезут скорей взять свои бутылки и выпить срочно-срочно, чтоб, не дай Бог, мотор не остановился. Стас - среди прочих. Ему еще повезло, что я уже на подходе стоял, когда он явился. Это уж потом, когда мы на скороту наш вермут распили из горла на какой-то забытой стройке, когда у нас прижилось, у меня сразу проскочила, а у него не пошла, зараза, и когда мою "Приму" закурили, сидя на корточках, как старые зэки, когда отошли мы с ним малость, вот тогда он и стал рассказывать про свой труп.

Оказывается, Стас с трупом выпили третьего дня вечером две вина, одну белую и эту банку /литровую/ спирта, после чего Стас ничего не помнит. Проснулся сегодня утром. Чувствует, запах какой-то неприятный в комнате, не поймет никак с похмела, чем дело. Видит, друг спит еще. Ну, он к нему расталкивать, на предмет опохмелиться срочно. А тот - как труп.

У меня ж во время рассказа Стаса все мысли о том, где б нам еще два рубля достать, еще на одну. Но я не перебиваю, делаю вид, что слушаю внимательно, и даже поощряю - "ну-ну", "и что дальше?" - когда у него замыкает по пьяни, хотя мне вся эта история до фени.

- Ну вот, чувствую я, ты понял, что мой друг смердит, и думаю я: ах ты, падаль, сдох, что ль, ты, тут без тебя тошно, мутит всего, кишки выворачивает... Короче, взял я его и понес к окну выбрасывать - сам несу и думаю: а что это я делаю?..

Тут я, кажется, придумал, где нам пару рваных перехватить, и прерываю Стаса осторожно, чтоб не обидеть человека, потому что он мужик обидчивый, может и врезать ни за что. Говорю я ему все-таки, чтоб не забыть:

- Стас, извини, что перебиваю, но я, кажись, знаю, где нам еще на одну занять можно.

Стас сразу про свой труп забыл и спрашивает с явно заинтересованным видом:

- Ну, а где? - а когда я объясняю, говорит: - Ты, слушай, бери, а через два дня я отдам точняк, потому что у нас в пятницу аванс - много я не получу, потому что, сам видишь, в загуле уже не первый день, но пару-то рублей найду худо-бедно. Мы встаем, разминаем затекшие ноги и бежим в одно место, где мне, возможно, поверят в долг. Когда мы пробегаем мимо винного, трупа там уже нет.

Нам со Стасом крупно повезло, потому что моя знакомая кассирша поверила мне все-таки на два дня. Вообще-то мне редко где уже давали, так как я капитально кругом выходил из доверия по причине утраты престижа: мог взять и не отдать, например. Бабы ж они такие, они не против, конечно, ели мужик пьет, потому что им так легче с ним совладать, и поначалу даже поставить готовы, но когда доходит до них, что тот - законченный алкаш и не просыхает никогда, находясь в вечном кайфе, как в своем естественном состоянии, тогда они бедолагу презирать начинают, унижать всячески, издеваться даже, а скоро и вообще и в грош не ставят. В смысле, копейку там зацепить становится совершенно бесполезно.

Мне что, ночуйте, если бутылку принесли. Я трахну стакан и опять спать лягу, а вы, пожалуйста, занимайтесь своими делами. Только утром я ему все равно всю правду высказал, что я об его подруге думаю на самом деле. Ты что, говорю я этому студенту вечному, когда его мартышка на работу слиняла, получше, что ль, найти не мог, такую страхоту сюда тащишь; да если б я не на отходняке был и не помирал бы так, я б такую ведьму на порог бы не пустил никогда! Он, ничуть не обидясь, отвечал мне с железной логикой, что эта шкура зато в магазине работает и всегда можно там у нее, в случае чего, бутылку перехватить.

Короче, взяли мы со Стасом вина, и он говорит:

- Слушай, а чего мы будем опять на этой стройке сидеть, пока нас там не забрали? Пошли лучше ко мне. Я свою крысу прогнал на той неделе, так что никому наливать не надо.

- А точно у тебя никого нет на хате? - спросил я на всякий случай, потому что жалко мне было этот вермут с кем-то еще делить.

- Не-е, точняк, ты что, не веришь мне, что ли? - заверил меня Стас.

Ну, поднялись мы к нему на второй этаж. Стал он дверь открывать и никак не мог, потому что напрочь забыл, как это делается. Замкнуло у него где-то там по пьяни. Я ж ему в ту минуту никак не помощник был, так как меня уже начинал трясти отходняк по страшной силе.

- Ты как хочешь, Стас, - говорю я тогда ему как можно спокойнее, чтобы не обидеть человека, - а я свою долю прямо сейчас из горла выпью, потому что не могу терпеть, гадом буду.

- Подожди ты! - говорит Стас. - Не горячись, там у меня заторнуть есть чем, минтай еще, помню, оставался с позавчерашнего. Сядем, в натуре, как люди, выпьем, закусим, телевизор посмотрим.

Открыл он все-таки свою дверь вскорости, и мы оказались в его берлоге. Бардак там был страшный. Сразу видно, что человек в запое и с бабой поругамшись. Пол грязный, неметанный, повсюду пустые бутылки, окурки, стулья валяются на полу, а на столе стоят немытые стаканы, сковорода с остатками яичницы, повсюду минтай этот вонючий разбросан, - на диване же, среди вороха всякого постельного тряпья... труп.

Стас, однако, мало удивился, увидя своего мертвого товарища в исходной позиции.

- Смотри, лежит, - только и сказал он, озабоченно открывая бутылку, которая так и прыгала в его руках.

- А ты вроде говорил, что выкинул его, чтоб не вонял, - сказал я осторожно, пытаясь изо всех сил не раздражать человека, у которого и так уже все нервы на пределе были.

- Да, - протянул глубокомысленно Стас, - видно, чего-то я тут напутал с похмела. А, ладно, давай-ка лучше вмажем! - Слушай, - сказал тут я по причине сомнений, взявших меня на почве жлобства, разыгравшегося от явного недопития, - а он не попросит налить ему?

- Ты что! - возмутился Стас. - Он же смердит, ханурик. Не веришь, подойди понюхай.

- Тут у тебя так накурено, что фиг чего пронюхаешь. Может, все-таки на кухню уйдем, а?

- Не гони ты дуру! - вспылил Стас. - Садись и пей. Разлил он бутылку ровно по стакану с краями, и только мы хотели дернуть этой гадости, как вдруг вижу я - труп приподнимается и руку тянет.

- Видишь, - говорю я, - сказал же я тебе, пошли отсюда. Стас, который уже начал пить, поперхнулся и поставил стакан.

- У, зараза, жмурик страшный, умри, падла, черт нерусский! - и замахал руками на труп. И что же - тот подчинился команде и вмиг затих.

- Я с ними, чертями, обращаться умею, - стал хвалиться Стас, не впервой мне их гонять.

Выпили мы наконец по стакану. Прижилась у нас как надо. После чего заторнули чуток минтаем этим и закурили мою "Приму", которую я предварительно небрежным жестом на стол кинул. Задумались мы на некоторое время, придя обоюдно и одновременно, но абсолютно независимо друг от друга, к счастливой мысли об относительности вещей в природе.

- Да, - сказал потом Стас, - вот позавчера сидели мы так же с этим товарищем, - жест в сторону дивана, - выпивали потихоньку - бухнуть, слава Богу, было чего навалом - и разговаривали о вселенной. Всю ее к хрену по полочкам разложили, вплоть до строения молекул и прочей канители. Ты не думай, что этот жмурик алкаш какой-нибудь простой. Это был мужик башковитый и сильный математик. В институте учился и мог бы стать большим человеком, но сгубила парня водочка. Так вот, все мы в этой вселенной вроде как надо объяснили с ним научно, а потом и наехали. Кто ж ее, мать ее за ногу, создал? Допустим, Бог. Тогда кто создал Бога? Соображаешь? Вот вопрос, об который мы с ним оба чуть не трахнулись, - и, если бы был у нас еще ум, то лишились бы мы его точно на этой почве.

- Хорошо, да мало, - сказал я, потому что чувствовал: вот-вот отходняк опять начнется.

- Не знаю, - сказал Стас, включая телевизор и настраиваясь на мирный кайф перед экраном, - я б еще выпил, конечно, но здесь никто из соседей мне в долг не даст, у всех из доверия вышел капитально. Бесполезно и просить идти, перед всеми тут бабками провинился, не верят больше. А ты, если хочешь, давай, сбегай куда-нибудь, может, достанешь чего. Я дома буду. Только стучи громче, а то я заснуть могу. Приходи с вином.

Выходя от Стаса, я совершенно не знал и не представлял даже, куда идти, чтоб добавить срочно и довести себя, наконец, до нормальной кондиции. Ну что это такое - за весь день только бутылку пока принял и то на старые дрожжи. Мозг мой, причем, от такого напряга полностью отключился, зато одновременно включился автопилот, великая в нашем пьяном деле вещь. Он-то и повлек меня изо всех ног к пивной, где обычно встречал и провожал дни свои мой знакомый бич Леха. И предчувствовал я уже, что там худо-бедно, а бухну точняк.

Леха был такой гнутый, испитой, одетый всегда в старенькие техасы, застиранную олимпийку, рваные кеды и лепешный берет мужик, говоривший притом хриплым голосом. В районе пивной все поэтому звали его Сиплым. Занимался же он с самого ранья тем, что пытался изо всех сил упасть на хвост всем знакомым и незнакомым бухарикам, и, если везло с раскруткой и прибалдевший клиент требовал продолжения банкета - по прочно устоявшейся традиции: сначала пива, а сверху, конечно, вина, - Леха тащил его к восьмому магазину, где через знакомых грузчиков брал бухалово еще до закрытия винных отделов. Вино это Сиплый и его дружки называли ласково - НАШЕ. Наши алкаши презирали всех, кто не пил НАШЕ, а тех, кто совсем не пил, вообще за людей не считали.

В свои пятьдесят Сиплый во всех отношениях достиг нулевой отметки. Все, то есть, у него было на круглом нуле: деньги - они у него, как только появлялись, сразу же уходили на кир, работа, с его трудняком, в котором пять подряд статей, его даже грузчиком не брали, да он и не очень-то стремился, змей, - то он пьяный, то с крутого бодуна; мебель в его квартире тоже полностью отсутствовала, потому что он давно сдал ее за бесценок соседям; ум, который Леха давно уже пропил без остатка весь.

В общем, автопилот не подвел меня и на этот раз. Я еще издали увидел, как Леха трется у пивнухи, но, видно, не совсем пока в жилу, судя по тому, что сизый нос его еще не очень покраснел. Я тормознул его, отвел в сторону и сказал:

- Леха, выручай, добавить надо по страшной силе.

- Нету, - захрипел Сиплый,- сукой буду, нету ни копейки, сам видишь, тверезый пока.

- Надо что-то придумать срочно, а то ведь и кони кинуть можно на такой жаре от недопития! - брал я этого черта в оборот, и он, как будто заразившись от меня новой энергией, сказал:

- Ладно, идем, черт с ним, рискну еще раз. Но учти, надо с этим делом завязывать, а то, чую, менты на хвосте. Имел он в виду собор, где, случалось, в крайних случаях канал под нищего на паперти и всегда довольно быстро набрал искомую сумму, которая выражалась в стоимости одной НАШЕЙ. Однако нищенствуя таким образом, Сиплый отчаянно трусил и всякий раз мочился прямо в свои видавшие виды техасы. Запах поэтому от него шел соответствующий. Вот почему в районе пивной им брезговали многие интеллигенты. На этот раз Лехе повезло даже больше, чем когда-либо, потому что если провинциальные барышни обычно давали какую- нибудь мелочь, то в этот заход какой-то заезжий кавказец кинул сразу тройку.

- Можно было бы еще на одну набрать, да что-то предчувствия у меня нехорошие, - говорил Сиплый, когда мы спешно отрывались от собора в сторону винного.

Короче, взяли мы две "Альменские долины" - это вино, на наше счастье, только-только давать стали, оно вонючее, зато дешевое. Решили пойти на кладбище, чтобы уговорить его там не спеша, в тени развесистых деревьев, в прохладном месте. Сели мы на вывороченную временем или какими-то придурками вроде нас могильную плиту, выпили по полбутылки, подождали, пока приживется, зараза, - у меня сразу пошла, а Леха блеванул зачуток, - потом закурили мою "Приму", и Сиплый начал свою обычную песню: был человеком когда-то и я, был человеком приличным и я, даже солидным был человеком и человеком, пьющим коньяк, с новой квартирой, с мебелью новой, с работою клевой, с красивой женой, я человеком...

Действительно, он был когда-то человеком и - если верить Верке, приторговывавшей вином около пивной и у себя дома до и после открытия-закрытия винных отделов, которая этого Сиплого как родного знает, потому что всю жизнь жила с ним в одном подъезде, - был он большим человеком.

Ну, утешаю я Леху, как могу, потому что человек все же, хоть и жалкая пьянь.

- Смотри, говорю я, - вон в той могиле с большим мраморным крестом купец первой гильдии похоронен, а в этой, которая уже почти совсем с землей сравнялась, возможно, бич какой-нибудь, вроде тебя, - а какая, в сущности, разница, кто они в жизни были, перед лицом смерти? Пред ней все мы, друг, равны.

Утешал я его так, но мысли мои были далеко не так стоичны, как слова, по причине промежуточного состояния. Хорошо этому хрену Сиплому: выпьет бутылку и вмиг скривеет. Себе бы так.

А Леха, между тем, меня наслушался, перестал ныть и говорит:

- Женись ты все-таки на Ирке, и пропьем мы с тобой всю ее всемирку!

Тут меня такое зло на этого придурка взяло, что я ему чуть не врезал по его до предела испитой роже. Ведь это ж он, поросенок, там, у Ирки, всю малину изгадил. Ирка, между прочим, был неплохой вариант, потому что отец у нее директор гастронома был. Всегда у них дома все было: и жратва дефицитная, и шмотки фирменные, а японских магнитофонов - целых три. А сама Ирка такая хипня, беспредел страшный, только и мысли, что о джинсах, кроссовках да пластах. Меня, тем не менее, любила, в чем и признавалась в самые интимные мгновенья. Короче, старик ее собрал всемирку - не из-за любви, само собой, к мировой литературе, а потому что стеночку престижными книжками заставить надо было и картину перед знакомыми прогнать. Леха же еще с тех бесследно минувших давно времен, когда начал сдавать потихоньку свою библиотеку, - "ах, какие у меня книги были: приключения, фантастика, детективы!" - любил повторять и поплакать по пьяни, - с тех еще пор он питал патологическое влечение к книгам как к живым деньгам, мигом обращаемым в вино НАШЕ. Но, спросят, причем тут уважаемый директор гастронома и наш Леха? При том, что я, дурак, как-то раз додумался привести этого мудака к Ирке, чтоб срочно его там похмелить: совсем ведь подыхал мужик. Я знал, что у Иркиного старика всегда в заначке было хорошее вино.

Привел я Леху. Ну, сперва, конечно, их там всех его внешний вид шокировал, потом голос, а как он на вино накинулся, так выпил сразу все запасы от жадности,- но, вопреки ожиданиям, не вырубился - очевидно, потому, что вино не НАШЕ было, - а, напротив того, умудрился, уходя, пригреть пару томиков из директоровой всемирки, которые теперь по двадцать пять рублей каждый шли. Да так ловко это сделал, что даже я не заметил. Директор же, а в особенности его жена, махровая мещанка, были насчет книг очень щепетильны и, как только пропажа обнаружилась, запретили мне встречаться с Иркой.

Оставив Леху на кладбище, я, еще не пьяный, не трезвый, поволочился туда, куда повлек меня мой верный автопилот. А он же, правильно, повлек меня прямо в центр, потому что дело к вечеру и можно было встретить там знакомых при башлях. Однако, как назло, никто не попадался, а если и попадались, то такие, которые сами первые старались меня на мелочь колонуть. На меня уже опять стал наваливаться отходняк, когда в одном очень винном подвальчике наткнулся я на интересную чувиху. Она была пьяная в дупль, вся в слезах, соплях и деньгами набита как сволочь. Кроме всего прочего, при ней был томик Достоевского, который она трепетно прижимала к впалой груди. Мы разговорились, и через минуту она уже угощала меня НАШИМ.

- Кстати, - сказал я, капитально придя в себя, опрокинув стакан и закусив твердой, как камень, конфеткой, - я знаю, тут недалеко живет один парень - тоже большой любитель Достоевского. - Это я про Стаса вспомнил - пора было уже его, бедолагу, похмелять. Достоевского он если и знал, то давно забыл за пьянкой, - но какая разница,главное чтоб она вина купила!

- А у вашего друга есть портрет Достоевского? - спросила чувиха, крепко прижимая к себе томик.

- Даже несколько! - сказал я не задумываясь, потому что мои мысли были не об этом. - Пошли скорее, а то он уйти может. Там у него и побеседуем в уютной обстановочке, как интеллигентные люди. Вот только б вина надо с собой взять, а то товарищ там болеет, наверное.

- Дело в том, сказала чувиха, размазывая сопли и слезы, - что я никогда его лица не видела. Но как пишет! Я вот начиталась, потом напилась и весь вечер плачу. Стас был дома. Видно, только что проспался и находился в агрессивном настроении. Он ходил по комнате, опрокидывал стулья, грозил кому-то невидимому и даже бил кого-то, размахивая своими здоровенными кулаками. Не хотел бы я под кулак его попасть. Поэтому, чтоб не обидеть как-нибудь невзначай человека, я осторожно предложил ему выпить - и он сразу же согласился. И только после того, как мы приняли по стакану, я спросил его, на кого это он такой зуб отрастил. Он отвечал, что это он сейчас свою крысу гонял, потому что хоть без нее и тише, и вони меньше, а скучнее, так как погонять некого.

- А вот, смотри, - сказал я, - тут девушка Достоевским интересуется. Ты как, уважаешь? Стас посерьезнел, взял у девушки книжку, которую она все прижимала к тщедушной груди своей, перевернул ее и сказал, глянув на цену:

- Ого, два тридцать тянет, как раз на большой фуфырь завтра нам опохмелиться. И спрятал томик.

- Нет, что ты не говори, Стас, - сказал я, неслабо захорошев после стакана, придя, наконец, в свое долгожданное естественное состояние и открыто радуясь этому, - а все-таки Раскольников там с большим реализмом подан. Хоть и не пил мужик особо, но до того смурен парень, словно в вечном кайфе пребывает. Так и старушку эту грохнул, как в тумане.

- Ладно, хорош, - перебил меня Стас, который еще не отошел толком. - В жизни другой раз покруче бывает. Вспомни, например, как Лева с балкона сыграл. До сих пор неизвестно никому, то ли это он нечаянно, как по пьяни, свалился, то ли в белой горячке бросился, а кто говорит, к нему дружки пришли и под нож поставили, вот он и улетел.

- Это точно, - подтвердил я и обратился к девушке, скромно сидевшей на углу стола, очевидно, не собираясь выходить замуж, и вемсто книги прижимавшей теперь к сердцу стакан. - Вот ты там в книжке кого-то пожалела, а видела бы ты Левину мать-старушку, как она по двору бегает обезумевшая и у всех спрашивает, кто ее Левушку выбросил. Это ж второй у нее сын из двух погиб, а первый, младший, еще раньше маком двинулся, заснул и не проснулся.

- А мне, между прочим, - встрял тут Стас, - совсем старую не жалко ни грамма. Бывало, как придешь к Леве с вином, вечно выть начинала. А-а, мол, алкоголики, опять пить, не работаете нигде, только у матерей копейку тянете, ну и т. д., в таком духе. Лева, правда, молодец был. Как рявкнет на нее: "А не дыми ты ядом, старая!" - моментом ее успокаивал. Но из-за этого, наверное, таким нервным стал. А ты, девушка, не знаю, как тебя звать, если не трудно, сделай нам яичницу, а то только пьем и не жрем никогда. Так на одном бухалове тоже долго не протянешь же.

Как только она ушла на кухню, Стас спросил меня:

- Слушай, а сколько этой жучке лет?

- Говорит, семнадцать, - ответил я.

- Да, похоже, - сказал Стас задумчиво, - а рано они теперь пить начинают, а?

Под яичницу мы распили еще две бутылки "Агдама", а потом Стас за вином побежал, потому что эта подруга червонец отстегнула. Пока он бегал, я посадил девчонку на диван и начал целовать. Она капитально уже забалдела и никакого сопротивления не оказывала, но потом как встряхнется вся, будто со сна, и говорит, показывая пальцем на труп:

- А кто это?

- Да это, - объясняю я, - один тут друг Стасов в отрубоне спит.

- Надо его разбудить, - говорит жалостливая девушка. - Надо ему выпить дать, он, наверное, уже хочет.

Тут я немного испугался и говорю:

- Не надо его трогать, он и так уже банку спирта хапнул литровую. Хорош с него.

Тут Стас пришел с вином.

- Фу, - говорит, - чуть жив. Народу в магазине - туши свет. Бьются. Короче, "Альменская" и вермут окончились уже, вот взял я три "Стрельца".

Сели мы, только по стакану трахнули - девушка наша как рухнет со стула - и все, лежит трупом.

- Ну, не хватает мне здесь второго покойника, - говорит Стас. - Давай ее на диван перенесем, может, проспится еще. Положили мы ее к трупу, а сами заторнули зачуток яичницей и еще по стакану дернули. Забалдели оба наглухо. Я еще ничего был, держался, я Стас начал отвязываться совсем. Говорил- говорил чего-то, все крысу свою вспоминал - то добрым словом, то наоборот - пока не отключился прямо за столом мордой в сковородку, толком не успевшую остыть. Что до меня, то я был далек от подобной стадии и готов еще только для новых подвигов.

Короче, не помню как, но попал я в кабак, а там вижу, сидит один друг Стасов, Колька, и свою шкуру водкой накачивает, чтоб, до известной кондиции накачав, отвести ее к себе на хату.

Ну, я, само собой, к нему на хвост падаю, больше там не к кому было. Пили мы, пили, Колька еще два раза по бутылке заказывал. У него деньги были - наверное, загнал что-нибудь, как обычно. Потом у меня что-то замкнуло по пьяни. Беру я бутылку со стола, она пустая совсем была, и разбил ее на голове у этого жлоба Кольки. Мелкие осколки осыпали его всего, а он как сидел, так сидеть и остался, только взгляд остекленел. Потом я его кошке говорю:

- Ну что ты, овца, смотришь?

А она сидит, курит, кривит презрительно губы, с понтом не обращает внимания.

Мне скучно стало. Вышел я из кабака на улицу, а там сразу Леха откуда-то нарисовался и начал меня с ходу на одеколон раскалывать. Давай, кричит, скорее, там в галантерее тройной дают и очередь еще небольшая пока. но после понял, что бесполезно меня колоть, и говорит:

- Дай хоть закурить тогда.

Но у меня к этому времени "Прима" почти вся кончилась, а я как чувствовал, что в ментовке буду. Поэтому я Сиплому закурить не дал, а сказал, что оставлю.

- Леха, - говорю я бичу, застывшему в ожидании бычка, - ты знаешь, что ты в своем опрощениилюбому толстовцу фору дашь?

- Леха соглашается, соглашатель, потому что он, змей, закурить хочет. - У тебя в хате, - продолжаю я, - один паркет, небось, остался.

- Насчет паркета ты опоздал малость, - отвечает Сиплый, слегка оживившись. - Я его позавчера ведь соседу продал. Где ты был, не знаю - тут вся улица гудела!.. А сегодня, по закону подлости, ни одного гада не попадается, чтоб похмелили...

Просыпаюсь щас на кладбище - трясет всего, колотит...

Потом Леха исчез, пошел сшибать копейки на свой одеколон любимый. Меня ж - как доказательство того, что я, наконец, в нормальной кондиции и естественном состоянии, - начали одолевать всякие мысли о вселенной: откуда она взялась, где ее начало и где конец, кто создал - и в таком же духе. Последнюю свою мысль помню отчетливо. Была она о том, что все приходит и уходит, но милиционер /как раз я его перед собой увидел, и рация при нем, как положено/ остается вечно. Далее действие разыгрывалось в вытрезвителе, куда я был доставлен, будучи невменяемым, но где, как это часто со мной бывает. вмиг протрезвел от мрачной перспективы провести ночь в вонючей комнате, забитой разными придурками, которые будут блажить до утра, и не заснешь из-за них толком, а закурить и, тем более, похмелиться там хрен когда найдешь.

В предбаннике ж тем временем бардак стоял неимоверный - наверное, день получки был, алкашей набилось море. Кто спал в глубоком ауте, кто орал какой-то матерый бред, кто молчал, покорный судьбе, ожидая своей горькой участи, кто пытался уговорить милиционеров отпустить, обещая через час любые бабки пригнать... словом, писателей бы сюда, изучать русский характер. И над всем этим базаром преобладал корчившийся и дергавшийся в своем желтом смирительном кресле огромного роста и физической силы мужик с кляпом во рту.

Честно говоря, надежды вырваться оттула у меня не было никакой, а весь кайф, как назло, испарился, и снова отход подступил. Мрак. Вдруг - что такое? Оказывается, этот русский богатырь в смирительном кресле умудрился как-то броситься на милиционеров, полон гнева и желания отомстить. Менты же все там уступали ему как в росте, так и в силе, пока не собрались все вместе, кто там был, человек десять, и ну его опять вязать.

Понял я тут, что этот случай - мой звездный час, и, спокойно закурив свою последнюю "примину", пошел неспеша на выход. И только выйдя в лунную красивую ночь, рванул изо всех ног дворами, так что только в подъезде у Стаса очнулся и перевел дух. Радостно было у меня на душе - не часто так везет нашему брату, ох не часто!..

У Стаса все было точно так же, как в момент моего ухода. Сам Стас спал за столом, мордой в сковороду, а девица на диване, рядом с трупом. Я попробовал растолкать Стаса, потому что очень хотел с кем-нибудь своей радостью поделиться, рассказать, то есть, о чудесном избавлении. Но тот был в глубочайшем наркозе и только мычал что-то, не отрывая головы от родной сковороды. Девица тоже не пожелала проснуться, как я ее ни будил. Ну а труп я не стал беспокоить, опасаясь за содержание "Стрельца", который хоть и не полный, но стоял=таки на столе, вселяя в меня оптимизм. Решил я трахнуть один и спать залечь.

Выпил стакан, подождал, пока приживется. Нашел какой-то окурок, закурил и тотчас отключился. Сон мой был страшен. Снился черный ворон, прилетевший клевать мою печень длинным железным клювом. Боль была адская, а вид ворона в мокрых черных перьях - омерзителен. Хорошо, что я скоро проснулся. Резко дернувшись, я скинул с себя кошмарное видение и увидел, что прямо передо мной, на том самом месте, где спал Стас, сидит труп и в упор на меня смотрит.

- Тебе чего? - спрашиваю я, еще не опомнясь толком от кошмара.

- Налей, - говорит труп.

- Да тут пить нечего, ерунда осталась, - говорю я.

- Не жмись ты, - упрашивает труп, - дай в последний раз хапнуть, а то сегодня в морг же отнесут.

Пришлось-таки, значит, со жмуриком поделиться. Плеснул ему зачуток. Он выпил с жадностью. Нашел себе нехилый бычок, затянулся с явным удовольствием.

- Хороша все-таки жизнь! - протянул труп, мечтательно улыбаясь. - Жаль, что мы, дураки, другой раз меры не знаем... Я от нечего делать рассказал ему свой случай про вытрезвон. Он от души за меня порадовался. Посмеялся и говорит:

- Как подумаешь, что никогда больше не придется ни в клоповнике, ни в вытрезвителе отметиться, такая, друг, тоска берет, гадом буду... Скука там, кореш, извини, не знаю, как тебя звать. Тихо, правда, чисто, никаких забот, но девать себя некуда, как в перерывах между запоями, знаешь...

Я не сразу понял, что он имеет в виду загробную жизнь.

- ...Я тут так привык в последнее время, когда уже не просыхал, - тусовки всякие, башли, там, достаешь, потом бухаешь, ну, нарежешь кому-нибудь по пьяни, потом сам нарежешься, ну, менты заберут, отдохнешь в клоповнике, утром выкинут, пошел копейку доставать на опохмел, друга какого- нибудь встретишь по несчастию - ну и опять гудеж, скучать не приходится... Ни единого дня не было в последнее время, чтобы я не выпил, бля буду, клянусь своей могилой. Эх, если бы не этот спирт... Не, он точно какой-то метиловый был! Я удивляюсь на Стаса, как его, быка, не берет!..

- Ничего, возьмет, встретитесь вы скоро, не переживай, - сказал я тихо, чтоб не разбудить Стаса, который вдруг опять оказался за столом, мордой в сковороде.

На улице же совсем светло стало, и уже кричал кто-то невидимый, но близкий по духу кому-то такому же, что пошли скорей, щас пивнуха откроется, а то чуть живой... И надо было будить тех, кто еще мог проснуться и думать-соображать на предмет опохмелиться срочно, а то...

написать в "Третью модернизацию"