Юрий АРАБОВ

г. Москва


паспорт

I-МО №743960



РАССКАЗ ЧИРИКА О ПОЕЗДКЕ В НЬЮ-ЙОРК

Я - Чирик, товарищи депутаты.
           Лис же не он, - она.
И тут вопрос чрезмерно тонкий:
если нам водку не пить до дна,
то лучше всего в Нью-Йорке.

Если ночами не выть на луну
и не жевать на рассвете корки,
то и выходит один к одному,
что скоро всем быть в Нью-Йорке.

Мои окна выходят на кладбище.
                           Гроб
Не втиснуть туда, коли ты замешкался,
и кладбище, будто большой гардероб,
ощетинилось вешалками.

Я живу отнюдь не на главной линии,
и в тридцать три мне не быть Христом.
Мне в Нью-Йорке хотелось бы стать Калининым
или большим разводным мостом.

Плевать, что в спину кричат начальники, - 
есть люди, заметные только сзади.
Поэтому, чтоб не казаться чайником,
я Лиса взял и ушел на Запад.



Добрались до Бердичева.
		Ехал на третьей полке.
И узбек в тюбетейке, как зрелый желудь,
рассказывал нам о своей попойке
и был абаем в душе, должно быть.

Потом разделся, как будто в спальне,
сказав, что бога видал в пустыне,
и телом он был волосат, как пальма.
Мы увели у него две дыни.

Что было дальше, не помню. Вид
окраин этих вселял усталость,
и туча, как сорванный грязный бинт,
валялась в небе. Уже смеркалось.

Сошли на станции. Средь травы
нас бодро встретил кузнечик-гид.
Сломалось небо мое, увы,
коли к утру его взяли в гипс.



Почему Лис мой спился?
	     Вернее, - спилась?
Ответьте, товарищи депутаты?
Я не скандалил, поскольку Штаты
уж были близко, и путал грязь

с загаром. Фермеры крыли хаты.
Мы шли. И где-то у Волчьей Сыпи
я встретил негра, он был поддатый.
Он и отвел нас на Миссисипи.

...................................



В Нью-Йорке есть молодежный клуб,
столовая “Звездочка”
	   и ресторан “Привокзальный”.

В аптеках много стекла и клизм,
но в целом - душный капитализм,
в том смысле, что никуда без цента.
И есть трамвай - от тюрьмы до центра.

В Нью-Йорке душно, и он не хуже,
чем Сыктывкар, я скажу без мансов.
В полнолунье - яичница в каждой луже,
и русский здесь не имеет шансов,

как и повсюду. С журналом “Лайф”
не видно клерков, хоть все читаемо.
С окраин ночью несется лай.
Вчера я в клубе смотрел “Чапаева”.


Душно без счастья и воли. Вон
труба, как дружинник с повязкой, - 
	                    басом
сигнал гудка посылает брассом,
терзая плоть худосочных волн.

Я птиц сложу очумевших в челн
и вон от этих скверов и фабрик.
Из волн появится бог в скафандре,
но я решу, что в скафандре черт.

Немыслим билдинг, раз есть зачет
бригад ударных. Любой Хайдеггер
возьмет топор, и небритый егерь
сынка Хайдеггером наречет.

От этих мыслей я пью кагор,
как и советовал Кьеркегор.



Лис - у негров. Лежу на сене.
И вилы рядом лежат остры.
И вижу, как из небесной сини
ко мне являются Три сестры.

Ольга, Маша и Даша.
Моргаю, сразу забыв тоску,
они же мне: “Тут тебе не дача. 
Езжал бы ты, парень, к себе в Москву”.

Жара. Как пуля летит оса.
Напились оводы и кроваво
лежат, как ягоды. На устах
печать бычка сигареты “Ява”.

Пусть вы из МХАТа, я вас узнал,
но вы пришли без своих красавцев.
И если мог, я бы вил взял,
коль нет гребенки, чтоб причесаться.

И вдруг сестра, что одета в сером,
шепнула мне, подобрав косу:
“На этот град мы извергнем серу”.
И тут я понял: пора в Москву.



Сестры уходят. Одна - 
                 в плащанице красной,
багровой, с лицом неясным,
                 как изнанка чеканки.
Другая - в небесно-серой,
	         атласной.
И третья - в желтой.
	         Блестели перья,
когда охвачены странной дрожью,
они кружились в каком-то вальсе
и исчезали под звуки пенья,
как след от ветки на детской коже,
что, в общем, с жизнью одно и то же.



ТЫ

Извини, что тебя называю на ты,
                         но я сам
точно так же на ты
                называю себя перед внуком.
Ты, сошедший с ума пешеход,
                      выползай по утрам
брать бумажный напиток, - 
                     шестнадцать копеек 
                                 за штуку.
Что ты хочешь найти,
               разгребая штанами асфальт?
Это то же, что хочется мне - 
                        треугольник пакета.
Самодельный бумажный петух
                           или суперфосфат, - 
в слове “ты” заключен индивид,
                         говорящий “покеда”.
Бонапарта возьми, 
               отомкнув деревянный ларец.
Вне героя живут
               только сплетни с его похорон.
Ну а вдруг не герой,
               а какой-нибудь хлопок-сырец?
Он - сырец, понимаешь теперь,
                          почему он хорош?
Он - сырец, вкупе с рифмой к себе,
                                он - самец
и Вольтер, потому что 
                    смыслец наших целей.
Он не только смыслец,
                    он - умец и сильнец,
и поэтому нам
          наиболее ценен.

- Ты, ну ты, что ты мне про сырца?
                                Ну а я...
- Почему ты мне тычешь?
                     Я видел тебя не однажды.
Да, конечно, я начал с тебя,
                      как с простого нуля.
Ну а если на “вы”,
              этот нуль превращается в дважды.

Это только прикидка имен,
                 что впотьмах разбегаются прочь.
Из нужды нам не выйти,
                 нужды по самделишной сути.
Никудышные дни,
                 никудышная серая ночь,
никуда не годящийся запах
                 белья и посуды.



ОПЯТЬ ЭЛЕГИЯ

Достигаешь славы, товарной вершины ли,
зашнуруешь на губах улыбку на оловянный крестик, - 
без того он - Цезарь, - 
                             твой утонувший лик,
отпечатанный в любом тесте.

Закат проваливается, как рудник.
                             Сопя,
с Востока ветер идет на Восток.
И бегущий в ужасе сам от себя
возвращается только на свой шесток.

В тех краях, где вода и голос редкий
еще встречаются, а человек ни за что,
головою вниз ты висел, как черт
или штепсель, выдернутый из розетки.

Любая грусть, помноженная на котлету,
дает в итоге петлю и крюк.
Я достаю еще одну сигарету
и вспоминаю, что не курю.

Уж лучше б я в детстве служил офицером,
простроченным красной проволокой.
Гонял ЦРУ б на футбольном поле,
                  зеленкой бы смазывал ФБР,
но взять сегодняшний мой барьер
не слабо лишь тем, кто гонял в лицее.

Можно писать “офицер,
         простроченный красной проволокой”.
А потом за него от стыда алей.
Как говорится,
           тех же щей,
но куда их влей?!.

Не на что жить и незачем. Спицы
остались, да нет колеса.
Но вечный бой. Покойник только снится,
или как это он сказал?..



ПРОГУЛКА

Я был в Воронеже, на реке
Воронеж, где в деревнях, что в Англии, - 
ремень отцовский лежит на ребре,
как корешок Евангелия.

У кирпичей цинга, а цыган - 
до черта. В сущности, каждый - стоик.
Для них и лужа - такой же Ганг.
Воронеж - он там, где нам быть не стоит.

Я был в Поволжье. Пока что Судный
день для них, как волдырь.
В окаменевшей гармошке сруба - 
тяжелый уксус былой воды.

Благодаря горизонту - вровень
с тобою птицы летят. От нас
дороги сходятся, словно брови,
и высыхают, морщиня грязь.

Из пряжи бабочка и из свечек
не вылетит. Площади ждут парада,
а истина - только в футляре семечек.
Поволжье - везде, где нам быть не надо.

Я был в Украйне. Не для анафемы
сии края и не нар, а парт,
где все коровы - для географии,
чьи шкуры лучше учебных карт.

С баранов стружки торчат. Зрачков
почти не видно. Я еду стоя
не в Киев - город больших значков.
В нем нам не жить. И бывать не стоит.

Я был на Урале. Любая речь,
одевшись в мрамор, звучит как заповедь.
И вместо курганов - любую печь
археологи могут вполне раскапывать.

Урал прилег к жестяной воде.
Он гул кует и железо удит.
Он - в кроне дерева, - в бороде.
Урал - это все, где тебя не будет.

И если ты
         для дома не мастак,
и коль хандра
          заела до упада, - 
бери билет, и новые места
тебе расскажут, что в них быть не надо.



МУСОРНАЯ БАЛЛАДА	

Жиганшин, в небе узря соседа,
спасен геликоптером, как гортензией.
После краха единственного велосипеда
спицы спутались, словно в ракетке теннисной.

Завершив озимых упрямый сев,
Хрущев лишен был своей охраны,
и что дрожит он, узнали все
по медному звону в его карманах.

Мне пятнадцать лет. Я румян, как Киров.
Меня не трогают ни креолки,
ни зажигалки во рту факиров,
ни цирки, подвешенные на елке,

ни командармы-орлы из сакли...
Я был как Будда, не знав о Будде.
Но трудовик наш, считая капли,
вручил метлу мне и вывел в люди.

И я средь уличной пасторали
стою и чувствую: заплевали!

Кто заплевал эту улицу?
Навряд ли фея, навряд ли умница.
Мету, постреливаю сигареты.
Мой отчим тихо лежит в кустах,
и в печени некий Сизиф отпетый
ворочает камень, пускай, пускай...

Этот мусорный путч
залепляет нам рот,
словно грязная наволочка.
Но пытаем мы путь,
как в зеркальном трюмо
залетевшая бабочка.
Не познавший сих пут
не подаст ни копейки, ни луковицы.
И я вычислю путь,
и я вычищу эти улицы.

...Фидель уехал и хлопнул дверью.
Парил, как сокол, Ильич-второй.
И май, как просверленный электродрелью,
сдувал весь мусор на Уренгой.



ЭПИТАФИЯ СВЕТЛАЯ

Довольно кукситься. И курсивом
отметим списки их поименные:
царей не бывало плохих в России,
а были лишь подмененные.

Царевич Дмитрий ушел от нас
в венце терновом, как циферблат.
Его подменил шведско-польский ас.
А мог бы править, как с братом брат.

А Аракчеев? Он был масон,
а то б людей не сажал в остроги.
Часы лежали ничком, и он
не видел, как стрелки сдвигают ноги.

А остальные князья и графики?
Их всех засунул какой-то смерч
под высушенный пейзаж до графики.
Не нам могилы сии стеречь.

Нарком, уйдя после первой серии,
из списка вычеркнул пять фамилий.
Ты был хорошим, товарищ Берия,
но тебя подменили.

На губку - жалующийся кирпич - 
пролейте слезы свои и щелочи.
Цари?.. Да все это, право, дичь, - 
они луну подменили, сволочи!

Спокойно, братие. Путь наш светел.
Я вычислил эту печать и сбил.
Егор Исаев нас заметил
и в гроб сходить благословил.

Не нам полос ловить поперечных.
Уйди совсем, но не стой на бровке,
в светофор - 
           трехэтажный скворечник,
и в башню,
           сошедшую с трехрублевки.

И мед из этих трухлявых сот
не нам хлебать. С высоты киота

зачем ты нас подменил, господь?
Ведь птицей можно, что для полета.



Эпитафия светлая /??/+

Довольно кукситься. И курсивом
отметим списки их поименные:
царей не бывало плохих в России,
а были лишь подмененные.

Царевич Дмитрий ушел от нас
в венце терновом, как циферблат.
Его подменил шведско-польский ас.
А мог бы править, как с братом брат.

А Аракчеев? Он был масон,
а то б людей не сажал в остроги.
Часы лежали ничком, и он
не видел, как стрелки сдвигают ноги.

А остальные князья и графики?
Их всех засунул какой-то смерч
под высушенный пейзаж до графики.
Не нам могилы сии стеречь.

Нарком, уйдя после первой серии,
из списка вычеркнул пять фамилий.
Ты был хорошим, товарищ Берия,
но тебя подменили.

На губку - жалующийся кирпич - 
пролейте слезы свои и щелочи.
Цари?.. Да все это, право, дичь, - 
они луну подменили, сволочи!

Спокойно, братие. Путь наш светел.
Я вычислил эту печать и сбил.
Егор Исаев нас заметил
и в гроб сходить благословил.

Не нам полос ловить поперечных.
Уйди совсем, но не стой на бровке,
в светофор - 
           трехэтажный скворечник,
и в башню,
           сошедшую с трехрублевки.

И мед из этих трухлявых сот
не нам хлебать. С высоты киота

зачем ты нас подменил, господь?
Ведь птицей можно, что для полета.


 

написать в "Третью модернизацию"