СЕРГЕЙ КАРСАЕВ, живет в городе Вол-
гограде. Поэт, музыкант, инициатор
фестивалей авангарда в Волгограде

1988-1989

I

Кто вчера еще жалами мудрых гадюк
врачевал наши рыхлые хамские души
на чумных ассамблеях продажных наук,
погружая в панбархат мохнатые уши,
или клеил на зыбкие веки детей
слезоточные гранулы рабского зренья,
рассыпаясь на звездах корявых вождей
перламутровой прелью гнедого свеченья,
и сегодня живет не в нужде и не в долг.
покрывая задами источники света
в обложных зеркалах "Мерседесов" и "Вoлг"
под застенчивый клекот кудесниц минета.

Даже те, кто сумел опроститься и стать
хлорофилловым гномом на дачных угодьях,
все никак не забудут барачную гать
и мозги пятилеток на красных поводьях.
лягушачий восторг пионерских дружин
в караульных объятьях степного мороза,
косолапые марши армейских пружин
в полупьяни верховного метемпсихоза
и горячую сладкую нервную дрожь
перед острым позывом к пинку и приказу
и кругами, как соль, проступившую ложь
на худых гимнастерках поверженных наземь.
II

Среди ржавых задвижек в кривых пиджаках
еще бродят монтажники пафосной сдобы
со сквозной вентиляцией в левых висках
и губными реле избирательной злобы.
Еще пестуют скромники и тихари
в подопревших ладонях холеные дула.
что играли шутя от зари до зари
по законам московско-берлинских аулов.

III

Если вдруг вы на кухне откроете кран,
и польется кровавая тухлая жижа -
знайте это вчерашнее ваше ура
ветеранам, нажившим почетную грыжу
на тюремных подрядах заплечных бригад,
мастерам добровольной партийной пропашки
в черноземных сознаньях податливых га.
выходящих под лемех в последней рубашке.

Не дай бог. как один, эти братья-отцы
запоют в авангарде труда и прогресса
от Лонг Айленда до астраханской Цацы
на арийской крови казачки и черкесы -
то-то будет нам всем по шурупу в глаза,
по лучу ледорубу под дых да в затылок.
так что некому будет вернуться назад
за последним куском гарантийного мыла.

НАМ ОТКРЫЛИ ОКНО

Нам открыли окно.
чтобы вывернуть гнойную блажь из срамных городов
и залить нашим воем глазницы вчерашних пробелов,
Им пора возвращаться в квартиры вчерашних основ.
ибо жизнь нарывает, как тучное вялое тело.

Только в рот им!
Повсюду встают распылители липких идей.
Отрекаясь от льготных расстрелов в рассрочку
в их мошонках ревут оголтелые орды детей.
И горячее право снимает ночную сорочку.

Утомленный купанием в жирной парной пустоте
над пасьянсами подлых внебрачных распятий
как в огне, как спаситель, в крови, в простоте
напрягается мускул гремучих зачатий.

Но в стране, где и скука большая игра,
где в советах орудует хор персонажей.
даже если и дали восстать от бедра.
знаем кто-то не дремлет у входа на страже.

Только в зад им!
В строю переросших пещеристых тел.
где паскудная кровь вечно дремлет до срока,
где еще не эаломан первичный предел,
главным может быть только стоячее око.

Нам открыли окно
чтобы выхаркнуть сгустки горячечных глаз
за отроги покрывшихся мохом кроватей,
Средь державы могучей.-как старый матрас
им теперь не нужны ребра наших проклятий.

НЕНАСИЛЬСТВЕННАЯ РУСИФИКАЦИЯ
САМОСТРОЯЩЕИСЯ ВЕРСИФИКАЦИИ

Соси. посасывий ...
(Из отечественного рока)

Даже средь всласть и вслух
собравшихся сосать
наш доблестный союз и пятиствольный смысл,
есть те, с кого, как русая коса
с гермафродита.
свесилася мысль.

И это странно,
ибо суки на мази
под посвист и, не требуя наград,
готовы завсегда по совести в грязи
устроить и отстроить Сталинград.
Ад ста.
Мильонов ад.
Сосны. Весны. Стены.
А сивый кремлевод и смыслосос
прореху на промежности страны
залижет, хоть в нее по коромысло врос.

Сосцы дверных щелей и сизых хуторов,
соседок, поросят и баснословных рос,
как верные сыны, из двух посконных слов
смастырят вам на раз тесовый перекос.
А то тюрьму.
Иль впрок - поленом поперек!

И всякнй, кто не в масть - мудак и вскоре труп.
С российских бы писак - английской шерсти клок,
и не сосали б флюс в засилии халуп.

Да если б партизан попал под микроскоп
и был затем, как смальц, намазан на засов.
тогда б на стадион самозабвенный скоп
не выставлял свистеть своих святых отцов.

Так пусть же на сносях и милицейский пост
смердит, перенося сиянье на фасад
кисломолочных рас, всосавшихся в погост,
готовых воскресить и вставить Сталинград.

МАРШРУТ № 1951

В электричке, в зеленой двужалой игле.
проношусь, протыкаюсь в стоячую осень.
Солнце тает. как мыльная рябь на стекле,
проливаясь навстречу из облачных просек.

Сквозь вживляемый в воздух этиловый дым.
cквозь несмежные стрелы пустых магистралей
проношусь за пределы бетонной гряды
в золотые /условно прекрасные/ дали.

В опереньи из явно правдивых газет,
в окружении теле- и видеоманов,
как и всякие прочие игрек и зет
подопечный громоздких рукастых болванов,
обменяв на дензнаки стандартный билет,
я покинул страну Дупль, Шесть-Дупль Пусто,
где на ребрах холодных тяжелых монет
не прочтешь изречений из Вед или Пруста,
но повсюду на стенах, на спинах, на лбах
извлеченья из правил о подлости втуне
гравированы веско, как х . . . на столбах,
как туфта на стекле и латуни.

Погружаясь зрачками в затертый реестр,
шевелящих ветвями бессмысленных ятей,
я и сам превращаюсь в архивный оркестр
неуклюжих и приторно-сладких понятий:
солипсический бред на слюнявой струне,
сердобольные птахи в лирических сетях,
запотевший зрачок в экстатическом сне,
сексуальные кисти в рассеянном свете.

О свистящие соски бессмертных красот!
О библейские бляди в былинных аллеях!
Так за каждым восторгом растет анекдот
из бессмертных собраний конторского клея.
В электричке, в зеленой двужалой игле,
проникаю в фанерную дачную осень,
где в бутылочных парках в опавшем стекле
философски икают похмельные лоси.

***

На женщинах, пущенных словно колеса
по улицам пестрой дешевенькой моды,
поставлены цены всегдашнего спроса
в доступных пределах подъездного кода.

Под грубой опекой товарного чека
в ячейках любви образцового найма
спускаются женщины в платные реки
подкрашенных чувств трехпроцентного займа.

С огромными лейблами-взглядов гарантов
от вспышек безденежья вне расписанья
походками-мерами божьих талантов
на радужной силе без блоков питанья
по лестничным маршам крутых ресторанов
с сиянием в верхних слоях атмосферы,
где совесть торчит из пиджачных карманов
над тонким желе из пронзительной веры
нисходят, слетают сквозь теплые струи
негроидных музык богини-актрисы
из телеэкранов на площадь жилую,
где стынут от зависти тусклые крысы.

Мистический гомон смесительниц крови,
спасительниц жизни под страхом износа,
так женщины ищут стремительный повод
для перепродажи мужского вопроса.

Как дети играют в любовь и разлуку,
как дяди играют в войну и разруху,
так женщины катят житейскую скуку
из дерзкой девчонки в скупую старуху.

* * *

Послушай, кореш - так мне говорил
щербатый зек, начифирившись спозаранку,-
чтоб мент бомбил мою жену, засранку,
я на очке читал все ваши буквари.

И все это - фуфло! Дешевка и чернуха!
Паскудненькое пение начальству за глаза.
Я пацаном дурным перепелил старуху,
чтоб вывернуть гидравлику в житейских тормозах.

Я и не знал тогда ни Арпо, ни Бретона,
но в пересылке камерной баклан-преферансист
не в кипиш мне втемяшил, что я есть сюрреалист,
раз положил на тухлые законы.

На зоне я свинтил навалом всяких гаек,
чтобы просторно было в голове.
В стране с опохмелюги прозревающих фуфаек
я может быть единственный свободный человек.

Гребу я поперек всех ваших перестроек.
Как всякий одноклеточный российский механизм,
я сам себе давно построил коммунизм,
посередине процветающих помоек.

Мне лично до винта, что сеют акробаты.
Этот гнилой базар я схавал не вчера.
Но я - сюрреалист. И мне за вас горбатых
втройне галлюцинировать пора.

***

Я видел, как подав друг другу знаки,
деревья заговор готовили в саду.
А шестерили им приземистые злаки,
рассеивая по ветру горчичную слюду.

Бля! Дай им волю - они всюду пустят корни!
Я слышал жуткий шепот, восходящий от земли.
Они окажутся смелее и проворней,
чем те, кого мы в книгах стерегли.

В них нужно выпилить тугие сердцевины,
чтоб стало легче под ногами различать
ползучих букв коричневые спины
с буддийской свастикой на сомкнутых плечах.

Пока пиздели мы на приторном наречьи,
деревья поняли, что время - враждовать.
И вот теперь толкутся каждый вечер,
и змейки буквиц оборачивают вспять.

***

Осень. Остатки светящихся слов
сосланы в пестрые дальние страны.
Стрелы пустых перспектив занесло
серым огнем потускневших экранов.

Сросшийся с кислой тоской педераст
пестует поросль в соснах Содома.
В сонных артериях старого дома
стынет просроченных самок икра.

Сипло сопит подслащенный смычек
сосуществуя с сочувствием соли.
В смрадном сортире смурной дурачок
пишет на стенах остатками воли.

Осень. Блаженный бессмысленный срок
только соседствует с видимым в яви.
По ветру сеющий листьями Авель
силу срамную расходует впрок.

***

Отделяясь от стен, мы включаемся в пьесу ночной тишины,
где немые статисты хватают за плечи героев,
уходящих сквозь косность первичного слоя
в глубину подсознанья судеб прописных.

Эта пьеса и темень - карательный заговор хищных старух,
попечительниц стадных рефлексов и блуда
механических рас, напрягающих слух
в мизансценах, где речь произносит Иуда.

Наша жизнь - это вялая память сюжетной канвы.
Мы играем, как будто бы ищем идею,
погружаемся в образ, как в гроб, как в траншею,
провонявшую вымыслом прелой листвы.

БЛЮЗ

Музон базальтовый. Узор. Мадагаскар.
Разграбленный зенит обезображенного лета.
В зрачки ребром летящие монеты
от горизонта сквозь зиянье и загар.
Угар горючих тел. Удод. Гниющий гимн
жующих желтых жоп,
враждующих и потных,
где каждый взмах руки или изгиб ноги -
камланье саможертвенно сжигаемых животных.
И слева вдалеке
блаженно и легко
поросший кипарисами, полынью и цветами
спускается к воде пружинистый Кинг Конг,
смеясь над черепашьими прокуренными ртами.

***

Шли широкие массы, в эфир выделяя огромную пользу.
Шли красавцы-борцы, поднимая хоругви великих учений.
Шли носители правд, извергая сырые газетные грозы.
Шли любимцы толпы - обладатели собственных искренних мнений.

Шли вчера ... И сегодня идут. И конца им не будет и края.
Все вокруг превращая в шипучую мутную воду,
маршируют колонны ваятелей длинного гордого лая
с угрожающим воем:
"Свободу! Свободу! Свободу!"
Всем свободу!
Свободу слоняться без дела и смысла,
поглощая шедевры в уютных чужих галереях.
Всем свободу!
Свободу и вечные красные числа!
И младенцев растить на всеобщих эрзац-ахинеях.

Через площади, стены, сараи, мозги и кровати
на соленых загривках гигантских гнедых таранов
выезжают трехзубые тени доступных публичных распятий,
на которых паучатся вопли двурушных партийных титанов.
Только нищим в утробищах теплоэнергоцентралей
снится глянцевый лоск диктатуры жратвы и разврата.
В их желудках гудят сквозняки неизбывной печали
той, что тонет в руках у любовниц московских магнатов.

Им-то точно известна цена беспредельной духовной свободы,
простирающей крылья из драной фуфаечной ваты
над любым перепроданнопреданным временем года
с переменными ветрами жидкой зарплаты.

И сквозь щели российских гнилых перекрытий
к ним летят бестолкового роя приметы:
то ли бьют алкашей, то ли хором харкают на ветер,
то ли жарят кремлевские злые котлеты.

написать в "Третью модернизацию"